Составление предложений и понимание их структуры. Уже на са­мых ранних этапах экспериментов выяснилось, что, осваивая амс­лен, обезьяны комбинировали знаки не только для обозначения но­вых предметов. Выучив всего 10—15 жестов, они по собственной ини­циативе объединяли их в 2—4-членные цепочки, напоминавшие

² Позднее Гарднеры работали и с другими шимпанзе. Эти и другие опыты подробно и достоверно описаны в популярной книге известного американского журналиста Ю. Линдена (1981; см. также: Ерахтин, Портнов. 1984; Мак-фарленд, 1988; Зорина и др., 1999; Резникова, 2000).

211

 предложения, которые произносят начинающие говорить дети. Было похоже, что они понимали не только значение, но и порядок упо­требления отдельных жестов. Первыми такими комбинациями были «дай — сладкий» и «подойди — открой», «Уошо — пить — скорее». Анализ структуры 158 фраз, самостоятельно составленных Уошо, по­казал, что в большинстве случаев порядок слов в них отвечает приня­тому в английском языке (подлежащее — сказуемое — дополнение) и отражает те же, что и у детей, основные отношения типа:

субъект— действие, действие— объект, указательная частица— объект.

Это показывает, что обезьяны понимали и передавали информацию о направленности действия, принадлежности предмета и его местона­хождении. Они четко различали смысл фраз: «Роджер щекотать Люси» и «Люси щекотать Роджер», «дай мне» и «я дам тебе», «кошка кусает собаку» и «собака кусает кошку» и т.п.

Я     Типичные для шимпанзе последовательности знаков обычно | были основаны на улавливании связей между предметами и явлени-е] ями внешнего мира, отражали их эмпирические представления.

На основании этих данных было высказано предположение, что обезьяны овладевают элементами синтаксиса. Однако дополнитель­ный анализ тех же видео- и киносъемок показал, что такая гипотеза слишком оптимистична и не полностью подтверждается фактами. Так, выяснилось, что увеличение числа знаков в предложении чаще всего не прибавляет объема передаваемой обезьяной информации («Уошо — пить — чашка — скорее — пить — скорее»), многие из фраз остаются незаконченными, а часть из них вообще бессмысленна.

В ходе дискуссий по этому вопросу выяснилось, что в лингвистике и в детской психологии не существовало критериев того, с какого момента, с какой стадии детский лепет можно считать речью. Это и понятно, поскольку не было такой проблемы: ведь у детей раньше или позже этот лепет обязательно переходил в полноценную речь. Но для строгого сравнительного анализа речи ребенка и шимпанзе такие критерии были необходимы.

Многие критические замечания были направлены на то, что обе­зьяны вряд ли способны самостоятельно формировать семантически значимые и грамматически правильные предложения. Так, американс­кий исследователь Г. Террес предполагал, что обезьяны могли строить свои фразы просто в подражание воспитателям, на самом деле не понимая их смысла. Веские доказательства того, что шимпанзе дей­ствительно могут усваивать общие принципы построения фраз и даже делать это самостоятельно, на основе понимания их смысла, а не просто подражая экспериментатору, были получены только в более поздних опытах в работах Сью Сэведж-Рамбо (Savage-Rumbaugh et al.,

212

]993) в 90-е годы XX в. при обучении шимпанзе другому языку (йер-кишу) и в других условиях (см. ниже).

6.4. Понимают ли обезьяны смысл знаков и синтаксис языка-посредника?

Сколь бы ни были убедительны приведенные выше данные о том, что амслен, используемый шимпанзе, действительно близок по ряду свойств языку человека, они тем не менее вызывали ряд возражений и требовали новых доказательств и проверок. Прежде всего это каса­лось следующих вопросов:

» понимают ли обезьяны смысл жестов и составленных из них «предложений» и не определяется ли их поведение просто под­ражанием воспитателю?

* действительно ли можно считать символами применяемые шим­панзе жесты, или же это просто условнорефлекторные связи, которые заставляют животное продуцировать определенный жест при виде определенного предмета, получая его затем в каче­стве подкрепления?

• могут ли обезьяны понимать устную речь человека независимо от контекста?

Ответу на эти вопросы способствовали работы Д. Рамбо. Они были начаты в 70-е годы и продолжают плодотворно развиваться (см. 2.9.2).

Проверка роли подражания человеку и «подсказок» при овладении языком. Разработанный Рамбо язык-посредник «йеркиш» был более формализованным и контролируемым средством общения с обезья­ной. «Словами» этого языка служили значки на клавишах компьютера (лексиграммы), которые появлялись на мониторе, когда обезьяна на­жимала на клавишу. Процесс обучения происходил как диалог обезь­яны с компьютером, а не с человеком. Это обстоятельство представ­лялось весьма существенным. Оно исключало возможность невольных «подсказок» со стороны экспериментатора. Оно препятствовало также слепому подражанию обезьяны действиям человека, которое предпо­ложительно могло играть роль в усвоении амслена.

Первая обезьяна, овладевшая этим языком, — шимпанзе Лана — научилась главным образом тому, чтобы нажимать на соответствую­щую клавишу компьютера для получения нужного ей предмета. Она продемонстрировала способность выстраивать лексиграммы на мони­торе в соответствующем порядке, уверенно задавала вопросы (знак «?» в начале фразы), по собственной инициативе исправляла замеченные ошибки. Но, несмотря на то, что ее обучение было строго формализо­вано, она, как и обезьяны, «говорившие» на амслене, иногда делала совершенно неожиданные заявления, например просила: «Машина, пощекочи, пожалуйста, Лану».

213

 Поведение Ланы подтвердило данные, полученные при обучении амслену, — было доказано, что обезьяна строит фразы самостоятель­но, без «подсказок» и подражания инструктору.

Среда и объем информации, которым оперировала Лана, были ограниченны и практически всегда ее высказывания касались пред­метов, находящихся в поле зрения и к тому же немногочисленных. По­этому ранее возникшее предположение о том, что ведущую роль в овладении языком играло простое образование условной связи (ассо­циации) между знаком и получением соответствующего предмета, опытами с Ланой не было опровергнуто.

Имеют ли знаки «йеркиша» свойства символов? Сэведж-Рамбо при­влекла внимание к тому, что, как правило, шимпанзе подают знаки главным образом в присутствии предметов, если они получают за это подкрепление. В то же время знак можно считать символом, если он употребляется в отсутствие обозначаемых предметов, без связи с подкреплением и в разном контексте. Известно также, что начинаю­щие говорить дети произносят слова ради самих слов или для привле­чения внимания окружающих к интересующим их вещам, не только в качестве просьбы, но и просто как «наименование». Сэведж-Рамбо пред­положила, что эти различия обусловлены тем, что у детей слова усва­иваются не столько в результате целенаправленного обучения, сколь­ко непроизвольно, в самых разных ситуациях и им соответствуют бо­лее или менее отвлеченные внутренние представления, а не простые условнорефлекторные связи.

Ввиду этого в ее экспериментах обезьян (как и обучавшихся ранее амслену) воспитывали в полусвободных и обогащенных условиях, в тесном контакте с воспитателями и с другими обезьянами, в отличие от Ланы, которая была ограничена в общении (см. также 2.9.2).

Новая методика С. Сэведж-Рамбо не фокусировала внимания обезь­ян только на получении объекта. Их побуждали использовать знак-лек-сиграмму не столько для получения какого-то предмета, сколько для его «наименования». Это происходило в ситуации, где всегда было не­сколько предметов и воспроизведение знака не было жестко связано с их получением. По этому методу одновременно воспитывали двух шим­панзе Шермана и Остина. Они научились общаться с помощью знаков с человеком и друг с другом, отвечать на вопросы и с их помощью воз­действовать на поведение друг друга и окружающих. С нашей точки зре­ния, сходный тип поведения был описан Футсом (Fouts etal., 1984) у шимпанзе Бруно и Буи, которых обучали амслену (см. табл. 6.1 и рис. 6.4).

Обученные по этой системе Шерман и Остин употребляли знаки в гораздо более разнообразных ситуациях, чем их предшественники по изучению йеркиша, особенно Лана. Стремление к «наименованию» пред­метов обнаруживалось у них спонтанно, без инструкции тренера. Оче­видно, что научить этому специально невозможно. Вместо того чтобы ждать, когда тренер даст им или попросит предмет, как это бывало у

214

всех других обезьян, они по соб­ственной инициативе называли их ч показывали тренеру, т.е. вклю­чили обычно исполняемые трене­ром функции в собственное по­ведение. При появлении тренера с набором игрушек они без вся­кой команды называли их и по­казывали, вместо того чтобы ждать, когда тот решит играть и

Рис. 6.4. Использование знаков ам-слен в общении шимпанзе Бру­но и Буи между собой. Буи изоб­ражает знак «щекотать», воз­можно, для того, чтобы отвлечь Бруно от лакомства и самому его съесть (рисунок Т. Никитиной).

даст соответствующую команду.

Это свойство проявилось и в отношениях между самими шим­панзе. Шерман — доминант — нажимал на соответствующую клавишу и давал Остину кусок апельсина. Оба они нажимали

нужную клавишу компьютера прежде, чем взять кусок пищи или иг­рушку, даже если те были спрятаны. Остин (низший по рангу) подво­дил Шермана к компьютеру и побуждал нажимать клавишу — «добы­вать» лакомства.

Для такого использования знаков (лексиграмм), как средства «на­зывания» предметов, в том числе и в их отсутствие, животное должно понимать соответствие между:

* предметом, который оно выбрало из группы как объект наи­менования;

» лексиграммой, которую оно нажало на клавиатуре;

* предметом, который оно в конце концов выбрало и передало экспериментатору.

Действительно ли шимпанзе представляют себе все эти соответствия? Наиболее надежная проверка этого предположения — это процедура теста при двойном слепом контроле. В обстановке игры с тренером шим­панзе «называют» один из предметов, но предметы для выбора, тренер, которому их надо показывать, и клавиатура, на которую надо нажи­мать, расположены далеко друг от друга. Такое «пространственное раз­несение» было введено для создания дополнительной нагрузки на об­разную память, на сохранение представления о выбранном предмете. Решив, какую игрушку он выберет, шимпанзе должен помнить, что именно он выбрал, пока идет к клавиатуре и высвечивает соответству­ющую лексиграмму в отсутствие реального объекта. Затем, держа в па­мяти, что именно он высветил на экране (поскольку, уходя от ком­пьютера, он перестает видеть лексиграмму), обезьяна должна взять выбранный предмет и передать его экспериментатору, который сидит У отдельного монитора и видит лексиграмму только после вручения

215

 ему выбранного предмета (это делается для того, чтобы он вольно или невольно ничего не мог «подсказать» обезьяне).

Оказалось, что оба шимпанзе правильно называли выбранный предмет практически в 100%, причем когда Шерман однажды высве­тил лексиграмму предмета, которого в тот момент в лаборатории не было, то не взял ничего. Эти опыты позволили сделать важное заклю­чение о языковых возможностях шимпанзе.

Ц     Стремление Шермана и Остина к наименованию предметов по собственной инициативе, в том числе когда они их не видят, го­ворит о том, что усвоенные ими знаки приобрели свойства симво­лов и эквивалентны навыкам, описанным у детей. Они несомнен­но показывают, что языковые навыки обезьян при определенных условиях обучения могут обладать свойством перемещаемое/ли. Еще более веские доказательства этого были получены в других рабо­тах С. Сэведж-Рамбо.

Понимают ли шимпанзе устную речь человека? Итак, было обна­ружено, что Шерман и Остин способны употреблять символы для обозначения отсутствующих предметов и в более широком контексте, чем обезьяны, обученные по другим методикам. После этого Сэведж-Рамбо приступила к воспитанию детенышей карликового шимпанзе-бонобо (Pan paniscus) в такой же речевой среде, в какой обычно рас­тут дети, с тем чтобы проверить их способность понимать устную (звуковую) речь человека.

Она старалась максимально разнообразить условия их содержа­ния, систематически меняя все возможные компоненты среды, позволяла им общаться и с людьми, и с другими обезьянами. Но глав­ной особенностью программы было то, что люди постоянно разгова­ривали при обезьянах. При этом исследователи не проводили специ­альной дрессировки на выполнение словесных команд, а лишь созда­вали для обезьян соответствующую языковую среду — четко произносили правильно построенные простые фразы.

Одна из особенностей этого долгосрочного эксперимента, про­должающегося уже более 20 лет, состояла в том, что он был начат в раннем возрасте, когда двум карликовым шимпанзе (бонобо) и трем детям было по 10 месяцев. Все они с начала обучения находились в сходных условиях — постоянно слышали устную человеческую речь. При этом обезьян не тренировали непосредственно выполнению словес­ных команд, а лишь создавали им «языковую среду».

Первым учеником был Кэнзи, которого научили также общаться с человеком и с другими обезьянами при помощи клавиатуры с лек-сиграммами. Главным в этой части программы было заставить обезья­ну называть окружающие объекты, а не просто произносить «просьбы» о том или ином предмете с последующим получением подкрепления.

Оказалось, что в возрасте 5 лет Кэнзи спонтанно начал понимать устную речь, и не только отдельные слова (что отмечалось и раньше у

216

других обезьян), но и целые фразы. Как и обезьяны, общавшиеся с помощью амслена (см. выше), он понимал разницу между фразами «Унеси картошку за дверь» и «Иди за дверь, принеси картошку». Та­кое же понимание он проявлял и в собственных высказываниях, в зависимости от ситуации делая одни и те же лексиграммы то подле­жащим, то дополнением.

«Экзамен», который держал Кэнзи, растянулся на несколько лет. В общей сложности ему было задано 660 вопросов-инструкций, каж­дый раз новых, не повторяющих друг друга. Чтобы ненароком не повли­ять на обезьяну, экзаменатор всегда находился в другой комнате, на­блюдая за происходящим через стекло с односторонней видимостью. Вопросы Кэнзи слышал через наушники, причем их задавали разные люди, а иногда применяли даже синтезатор звуков голоса, В подавляю­щем большинстве случаев без какой-то специальной тренировки он правильно выполнял каждый раз новые инструкции. Часть из них относи­лась к сфере повседневной активности обезьяны. В них был «задейство­ван» весь набор манипуляций с предметами обихода, которые Кэнзи совершал или в принципе мог совершить, а также разнообразные кон­такты с окружающими. Полный перечень этих вопросов опубликован (Savage-Rumbaugh et al., 1993), ниже мы приводим типичные примеры:

— положи булку в микроволновку;

— достань сок из холодильника;

— дай черепахе картошки;

— выйди на улицу и найди там морковку;

— вынеси морковь на улицу;

— налей кока-колы в лимонад;

— налей лимонад в кока-колу.

Другие обращенные к нему фразы, напротив, провоцировали соверше­ние мало предсказуемых действий с обычными предметами:

— выдави зубную пасту на гамбургер;

— найди собачку и сделай ей укол;

— нашлепай гориллу открывалкой для банок;

— пусть змея (игрушечная) укусит Линду (сотрудницу) и т.д.

Наконец, Кэнзи справлялся и с заданиями, полученными в непривыч­ной обстановке, например во время прогулки:

— набери сосновых иголок в рюкзак.

Упоминавшиеся выше опыты на других обезьянах позволяли пред­положить, что они осваивают элементы синтаксиса. Некоторые пони­мали не только простые фразы, но и более сложные синтаксические конструкции типа: «Если не хочешь яблока, то положи его обратно». Подобные фразы понимала и составляла сама шимпанзе Сара в опы­тах Примэка (Premack, Premack, 1972; см. 2.9.2). Однако она делала это только после долгой тренировки с каждой конкретной фразой, не понимая их смысла, тогда как Кэнзи усваивал именно общий прин­цип и без дальнейшей дрессировки с первого же раза правильно реа­гировал на любые из этих сотен вопросов.

217

 На этом основании представляется более вероятным, что фра­зы, которые «произносили» обезьяны, обученные языку жестов также были основаны на понимании их смысла, а не просто на под­ражании. Благодаря опытам с Кэнзи гипотеза о способности чело­векообразных обезьян понимать синтаксис языков-посредников на уровне 2-летнего ребенка получила убедительное подтверждение.

Как известно, для человека критическим фактором, определяю­щим формирование способности понимать речь, является возраст когда он начинает ее слышать, и условия, в которых это происходит. В данном случае шимпанзе, которых начали обучать не в 10 месяцев (как Кэнзи), а в 2—3 года, смогли усвоить гораздо меньше навыков и для этого требовалась гораздо более интенсивная и направленная тре­нировка. Понимать же устную речь столь полно и в таком объеме, как Кэнзи, не мог больше никто.

Эти данные представляются тем более убедительными, что нахо­дятся в полном соответствии с особенностями когнитивных способ­ностей высших обезьян, выявленными в ранее рассмотренных нами лабораторных экспериментах (см. также 8.5). В частности, способность шимпанзе к использованию символов для маркировки множеств и умение «складывать» цифры, не видя обозначаемых ими множеств (6.1.2) также отражают тот уровень когнитивных процессов, который обеспечивает свойство «перемещаемости» знаков при использовании языков-посредников. Они совпадают также с появляющимися сведе­ниями о принципиальных особенностях в структуре естественной ком­муникационной системы шимпанзе (Ujhelyi, 1996; см. также 6.1).

Эти сенсационные результаты заставили авторов обратиться к ис­следованию мозга шимпанзе в поисках морфологических основ зачат­ков речи (см., напр.: Hopkins et al., 1992). С помощью разнообразных новейших методов (гистология, сканирование, позитронно-эмисси-онная томография) была обнаружена асимметрия в строении височ­ных областей мозга, причем planum temporale левого полушария оказа­лась более развитой. Выводы американских ученых подтверждают остав­шиеся почти не известными данные работ российских ученых (С. М. Блинков, Г. И. Поляков, Е. П. Кононова, Ю. М. Шевченко; см.:

Фирсов, 1993), полученные еще в середине XX в., о том, что «речевые» зоны коры существуют не только у человека. Цитоархитектонические исследования (см.: «Глоссарий») обнаружили многочисленные черты сходства «речевых» областей мозга человека и шимпанзе. В частности, еще в тот период было установлено, что в верхневисочной области коры шимпанзе имеется поле 37, которое у человека связано с пониманием звуковой речи.

Коль скоро мозг шимпанзе наделен «речевыми структурами» и способен их активизировать в соответствующих условиях, можно пред­положить, что последний общий предок человека и шимпанзе тоже имел эти структуры. Тогда и непосредственные предшественники че-

218

довека австралопитеки и Homo erectusT-оже могли иметь зачатки языка (Savage-Rumbaugh el al., 1993; 1998).

6.5. Обучение языкам-посредникам других животных

Наряду с шимпанзе языку жестов успешно обучали также гориллу (Patterson, 1998) и орангутана (Miles, 1983). Вопрос о том, насколько развиты у других животных когнитивные функции, лежащие в основе овладения языками-посредниками у антропоидов, представляет не­сомненный интерес, и ряд ученых попытался его исследовать.

Обучение дельфинов. Способность морских млекопитающих к ов­ладению языками-посредниками в течение ряда лет изучает амери­канский исследователь Л. Херман (Herman, 1986). В его работах дель-фины-афалины должны были сначала усвоить «названия» различных предметов в бассейне и совершаемых с ними действий.

Для одного дельфина (по кличке Акеаками) «словами» служили жесто-вые сигналы экспериментатора, который стоял на краю бассейна. С другим дельфином (по кличке Феникс) общались с помощью звуковых сигналов, генерируемых компьютером. Животные должны были усвоить связь между объектами в бассейне и обозначающими их знаками, а также между жестами и манипуляциями, которые они должны были совершать.

Постепенно дельфины, повинуясь цепочкам из 2—3 знаков, научи­лись точно следовать инструкциям тренера и выполнять некие комби­нации действий с предметами, например: «дотронься хвостом до иллю­минатора», «набери воды и облей N», «надень кольцо на палку слева», «просунь палку в кольцо» и т.п. Далее проводились тесты с использова­нием новых предложений, в которых животных также просили принес­ти или переместить какой-либо предмет либо положить один предмет внутрь другого, на него или под него и т.п. Дельфины продемонстрировали способность точно понимать сигналы, символизирующие пространствен­ное соотношение предметов. Этот факт хорошо согласуется с данными о способности дельфинов к обобщению этих признаков в лаборатор­ных экспериментах (Стародубцев, 2000; см. 5.5.3).

В ряде тестов предмет, с которым дельфину нужно было манипули­ровать, находился вне поля его зрения или же инструкцию подавали за 30—40 с до появления предмета. Дельфины успешно следовали жестам инструктора и в этих условиях, когда их поведение определялось не налич­ным стимулом, а сохраненным в памяти мысленным представлением о нем.

Поведение дельфинов свидетельствовало также о понимании роли порядка слов в предложении и возможности без специального обучения правильно реагировать на новые, логически упорядоченные последо­вательности «слов» языка-посредника. Тем не менее никаких доказа­тельств того, что дельфины могут сами составлять хотя бы простей­шие фразы, пока не получено.

219