Конечно, всякий, знающий людей, не станет отрицать той большой роли, которую играет сексуальность, по крайней мере у молодых людей. К бесконечному количеству переживаний, убеждений, поступков и желаний присоединяются эротические мотивы, и их влияние на общую картину нашей духовной жизни очень велико. Можно допустить даже и то, что границы между наиболее тонкими, по крайней мере, эротическими возбуждениями и чувствами иного порядка не так резки, и что наиболее нежные проявления половой любви — внешне хотя бы — не очень отличаются от нежности родителей по отношению к детям и приятельниц друг к другу. Однако, мне кажется, что все это всегда показывает лишь одно, а именно: что каждая попытка провести какие-либо границы в душевных ощущениях натыкается на непреодолимые препятствия. Все наслаждения постоянно сродны друг другу именно потому, что они — наслаждения. Никто не может нам помешать называть их сексуальными чувствами. Однако, от этого они еще по большей части не приобретают ничего общего с символом phallusa. Кто раз навсегда отдаст себе отчет в сложности, заключающейся в текучести наших душевных переживаний и недостаточности искусственно вводимых нами в психику понятий, тот не будет больше пытаться углядеть возможный эротический момент во всех человеческих взаимоотношениях, или же сводить все ценные душевные движения к сублимации подавленных эротических желаний. Но еще больше надо бояться сопоставлять наиболее возвышенные художественные произведения и наиболее нежные человеческие отношения с грубым соединением полов, как это еще и поныне делают Фрейд и его сторонники.

Тот факт, что все-таки, несмотря на все эти чудовищные преувеличения, школа и методы Фрейда часто приносят пользу и —что еще гораздо важнее и вместе с тем труднее объяснимо — привлекают к себе очень большой круг приверженцев, имеет, разумеется, различные причины. Прежде всего следует помнить, что вообще не существует такого метода, который не был бы в состоянии, по крайней мере в некоторых случаях, устранить истерические расстройства и что в особенности мероприятия, отнимающие много времени, благодаря которым у больного создается впечатление систематического занятия его личностью, а также такие, суггестивное действие коих усиливается еще общим пропагированием их, всегда будут иметь некоторый успех. Что же касается влияния фрейдовских идей на литературу, особенно на не-медицинскую литературу, то, помимо существующих ныне в некоторых кругах мистических наклонностей и постоянно существующей любви к эротически окрашенной литературе, для этого имеется и отрицательного характера причина в том именно, что научная и особенно медицинская психология долгое время находилась на задворках своей собственной науки и слишком много занималась физиологическими вопросами. Поэтому в широких кругах давно ощущалась потребность в «глубинной психологии» (Tiefenpsychologie), как назвал Фрейд свою психологию, в научной трактовке душевных течений, издавна составлявших исключительную тему романов и литературных драм.

К этому присоединяется то, что Фрейд еще до того зарекомендовал себя своими тонкими и удачными психологическими наблюдениями. Его «Психология обыденной жизни», учение об оговорках и в известной мере и о «вытеснении» по справедливости нашли общее признание. Справедливость требует признать, что и собственные мои воззрения о дуализме человеческой души, о перекрещивающихся мотивах и о склонности некоторых людей объяснять собственные свои убеждения и поступки ложными причинами, предуготовлены Фрейдовским наступлением на прежние примитивные психологические положения. Из этого не следует, однако, что нужно приписывать здоровым и больным людям такие несуразные, частью и уродливые мотивы какие открываются анализом Фрейда. Таким образом от собственно-абсурдной догмы психоаналитической школы с ее претензией на непогрешимость нужно отличать определенные навыки мышления, подготовленные психоаналитической школой и воспринятые поэтому большинством наших товарищей по специальности.

Но учение о бессознательном сюда не относится. Все, что заслуживает признания в «Механизмах Фрейда», можно объяснить и без этой гипотезы. Что чувства продолжают существовать и после того как вызвавший их интеллектуальный повод забыт и что они связываются затем с другими случайно совпавшими с ними представлениями,— все это, в сущности, не более поразительно, чем тайна памяти, забвения и связи душевных переживаний вообще. И когда, например, в оговорках выявляются представления и намерения, которые мы, собственно, хотели скрыть, когда оратор, говоря, например, о грязных махинациях, вместо слова «выявились» произносит «высвинились» (zum Vorschwein gekommen вместо zum Vorschein), то есть ли это достаточный повод утверждать, будто вытесненная мысль таилась сначала в бессознательном, и что это справедливо вообще? Стоит только подвергнуть критическому анализу определенное положение психоаналитической школы, и оно либо оказывается недоказанным, либо же поддается объяснению и без понятия о бессознательном.

От Фрейдовского учения откололось много других. Одно из них принадлежит Юнгу, отвергшему «смехотворное и почти болезненное преувеличение сексуальной точки зрения» и заменившему понятие libido гораздо более общими — душевной страстью. Другим учением является индивидуальная психология Альфреда Адлера.

По Адлеру нервные расстройства обусловливаются противоречием между волей к власти и значению, воодушевляющей всех людей, и чувством собственной ничтожности, проявляющимся у многих людей и зависящим обычно от слабости какого-нибудь из органов. Таким образом у будущего невротика образуется некоторая неуверенность, которую он всячески пытается прикрыть или же компенсировать. При этом часть психопатов вгоняет себя в болезнь, чтобы приобрести таким образом значение. Другим удается достигнуть компенсации более отрадным образом. У них стимулом для совершения больших дел является именно угнетающее их сознание собственной неполноценности в каком-либо отношении. Известным примером этого является Демосфен.

Эти Адлеровские представления заключают в себе вполне правильное ядро. Я сам давно уже пытался не только развитие истерических конституций, но и сущность многих других психопатий свести к противоречию между стремлением к поднятию своей значимости и сознанием собственной недостаточности многих психопатов. К числу последних принадлежат некоторые пугливые мастурбанты, застенчивые эритрофобы, ипохондрически боязливые и возбудимые психастеники и многие в социальном отношении чрезвычайно стесненные больные с навязчивым состоянием, по существу считающие себя призванными к великим делам и уверенные, что лишь болезнь препятствует им в этом. У этих людей, если только не вмешается понимающий врач, борьба кончается обычно тихим отречением, не свободным, разумеется, от определенного чувства горечи. Об истериках речь была раньше. Они также чувствуют себя неполноценными и не верят в возможность достичь обычных жизненных целей. Тем более они мечтают о великих достижениях или же пытаются осуществить эти мечты с помощью специфически-истерических средств. Они обращаются к сочувствию окружающих, чтоб обратить на себя внимание, они вводят в заблуждение окружающих преувеличением некоторых своих успехов и преимуществ или же сами начинают верить в реальность своих грез и фантазий. Наконец, это разногласие между потребностью в признании и правом на него с чувством собственной неудовлетворенности мы встречаем также у некоторых паранойных натур, на которые мы как раз в последнее время стали обращать особое внимание, т. е. у людей, которые потому так легко верят в то, что их преследуют и презирают окружающие, что в них на ряду с застенчивостью, боязливостью и неуверенностью одновременно уживаются самоуверенность и честолюбие. Во всех этих случаях Адлер несомненно прав. Однако, он, и в особенности его ученики, перетянули струну. Не всякая нервозность или, как это выставляется в некоторых работах, не всякое крупное достижение возникает подобным образом. И я весьма рад, что действительность представляет собой нечто более сложное и многообразное. Итак, я действительно, наконец, подошел к концу. Мне хотелось бы только предупредить одно возможное недоразумение. Я говорил о психопатах и о невротиках. Мне, как врачу, разумеется приходится больше всего иметь с ними дело. Не думайте, однако, что я желал бы сохранить психотерапию больных людей только для нас, невропатологов, или же что я считаю, что мы во всяком случае должны в ней больше разбираться. Психотерапией заниматься должен всякий, желающий быть врачом, а не простым ремесленником.