Современные течения в психиатрии

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА           Современные течения в психиатрии

Освальд Бумке

Издаваемая книга профессора Освальда Бумке «Современные течения в психиатрии» интересна тем, что в пяти лекциях, прочитанных на различных съездах германских психиатров и невропатологов в 1924 —1925 гг., автор в сжатом, чрезвычайно ценном и содержательном изложении дает не только основные этапы истории развития основ психиатрии, но одновременно освещает различные течения в психиатрии, существующие за последнее время в Западной Европе.

В историческом разборе различных периодов психиатрии автор не останавливает внимания на очень отдаленных, древних этапах, а эволюцию различных течений фиксирует на методах психологическом, неврологическом, серологическом и анатомическом, а также указывает, что эти методы должны быть в психиатрии применены наряду с методами наследственно-биологическим и конституционально-патологическим. По своей идеологической установке автор несомненно склоняется к материалистическим взглядам.

Издательство считает полезным выпуск этой книги, так как появление ее на русском языке даст возможность интересующимся этой областью врачам ознакомиться подробно со всеми современными течениями психиатрии в Западной Европе и увязать таковые с последующим Социологическим методом, установкой на который еще так не богата наша специальная медицинская литература.

12 мая 1929 г.

I. О СОВРЕМЕННЫХ ТЕЧЕНИЯХ В КЛИНИЧЕСКОЙ ПСИХИАТРИИ.        Современные течения в психиатрии

Освальд Бумке

Задача изложения научных течений, господствующих в определенную эпоху, по сути своей распадается на две части: одну — узкую, и другую более обширную. Течения эти должны быть отнесены к историческим источникам соответствующей специальности и рассматриваться как органическое следствие предшествующих научных движений. В то же время они должны быть выведены из общих источников, предопределяющих для каждого времени развитие отдельных систем знания, зачастую без ведома самих исследователей. В то время, когда психиатрия только начинала становиться наукой, в том смысле, в каком она и сейчас рассматривается большинством из нас а именно: частью медицины и тем самым естествознания в то время естественно-научное исследование находилось под знаком дарвинизма, а в общенаучном мышлении того времени господствовали идеи материализма. Мы знаем, как эти воззрения привели наших медицинских исследователей не только к определенному решению проблемы взаимоотношений духа и тела, но вместе с тем и к грубо механическим представлениям о нашей психике.

Влиянию упрощенного дарвинизма психиатрия, как и другие отрасли медицины, обязаны введением ряда идей, часто повторяющихся вплоть до нашего времени, хотя и не всегда с новой проверкой первоначального, подлинного их содержания. Своеобразные реакции, свойственные человеческой нервной системе, рассматриваются как наследственный осадок переживаний многочисленных предшествующих поколений, определенные болезненные симптомы, как остаток расовых древних защитных приспособлений, как освобождение первоначальных стремлений и волевых импульсов или как возвращение к архаически-примитивным формам мышления. Точно также и многие, если не все, врожденные или в ранней юности перенесенные болезненные состояния рассматриваются как инфантилизм, как пережиток прежней, давно пройденной человечеством ступени. Другие болезненные состояния мы, наперекор всем имеющимся данным биологии, и поныне еще объясняем наследованием признаков, приобретенных во время индивидуальной жизни, или, что лично мне кажется более приемлемым,— влиянием неблагоприятного отбора. Таким образом, эти болезненные состояния объясняются явлениями вырождения, вызванными главным образом нашей цивилизацией,—наше социальное устройство нарушает и искажает естественную природу вещей, как ее представлял себе Геккель, задерживая естественную эволюцию человечества.

Для историка, который позднее, задним числом, будет рассматривать идейные течения не только в нашей специальности, но и вообще нашего времени, несомненно будет чрезвычайно интересно установить, как эти дарвинистические, материалистические и механические представления, примерно на рубеже нашего столетия, в значительной мере вытесняются или в лучшем случае переплетаются с метафизически-романтическими элементами. Переплетаются и пересекаются, ибо не всегда метафизическая установка находится в сознательном противоречии с материалистической. Не всегда она представляется одним из неизбежных в развитии каждой науки качаний маятника. Наоборот, довольно часто материалистические и сверхчувственные идеи уживаются рядом. Разумеется, мистика, допускающая подобный синтез хотя бы лишь как преходящее явление, представляется весьма своеобразной: бедная идеями, сухая, без размаха, без силы и без веры в самое себя, она является безнадежно бесплодной. Это та мистика, которая не в состоянии выдвинуть ни одной значительной идеи, ни одного гениального художника. Вместо этого, однако, она питает целую армию медиумов и телепатов на ряду с «вычисляющими» животными. Метапсихология, которая, невидимому, лишь для того борется с материализмом, чтобы самой закончиться в материализации; и метафизика, которая вопреки всей нарочитой темноте своего языка тар плохо скрывает свое наставнически-рационалистическое ядро, что, быть может, уже сейчас можно сказать, что она когда-нибудь окажется первым актом к новому откровению.

Нельзя отрицать того, что соединение грубо материалистических и довольно сырых романтических представлений имеет место и в нашей современной психологической и психиатрической литературе; и, больше того, — что именно здесь она принимает иногда формы, которые можно объяснить, но отнюдь не извинить отсутствием философского образования у врачей. Приводятся фантастические психологические интерпретации, выставляются телепатические, спиритуалистические и мозго-мифологические положения якобы на феноменологической основе, злоупотребляя именем Гуссерля или же без того. Самые разнородные концепции — естественно-научные, художественные и философские — преподносятся в чисто литературном освещении, и, если кто-нибудь все же попытается проникнуть сквозь это нагромождение слов, то ему указывают, что все эти результаты получены путем внутреннего созерцания и таким образом не могут быть опровергнуты естественно-научными или логическими доводами. Это как раз тот пункт, на котором расходятся умы. Невозможно перебросить мост между теми, кто не представляет себе науки без научных логических доказательству теми, кто считает возможным добиться научных результатов методами религиозных пророков.

В виду всей этой путаницы можно, конечно, только приветствовать тот факт, что за последние два десятилетия со все возрастающей силой обнаруживается стремление гносеологически установить границы психиатрического исследования и заново пересмотреть методические основы.

Совершенно очевидно, что особый, двойственный характер, свойственный симптомам,— то более телесных, то более психических душевных заболеваний и особая насущность вопроса о взаимоотношениях тела и духа именно от нас, психиатров, требует особенной отчетливости и ясности в постановке проблемы. Мы знаем, сколь много мыв этом отношении обязаны Ясперсу (Jaspers), но можно, однако, не преувеличивая, сказать, что и сейчас еще многие понятия, которыми мы с полной беспечностью оперируем ежедневно, настоятельно требуют основательного критического пересмотра. Одного лишь не должна забывать ни одна из работ этого рода, а именно: что психиатрия [я цитирую здесь философа Хонигсвальда (Honigswald)] «по методическому смыслу постановки вопроса, а также структуре и расчленению своих понятий является естественной наукой», и что даже психология, куда бы ее ни причисляли, «в своей сущности и во всей сфере ее проблем» никогда не сможет освободиться от всякой зависимости от физиологических задач. Об этом очень часто забывают в последнее время. Со всей серьезностью произведены были попытки извлечь психиатрию из общей системы медицины и заново обосновать ее как ветвь науки о душе. Незачем говорить о том, что попытка эта потерпела полную неудачу. Надо только представить себе, что еще сто лет тому назад с такой же решительностью, как и сейчас, нам запрещалась всякая ссылка на мозг и вообще на телесные явления, а также всякое применение анатомических, неврологических и серологических методов работы. При таких условиях мы знали бы о прогрессивном параличе еще меньше, чем о схизофрении. Чистая психиатрия не только практически, но и научно столь же невозможна, как, скажем, внутренняя медицина в качестве простой ветви химии или же офтальмология как отдел физики.

Самое курьезное во всем этом то, что многие из этих философствующих наростов, точно так же как и многие заскоки мифологии мозга и психоанализа, в конечном счете базируются на недоразумении. Все они ссылаются на феноменологию Гуссерля. При этом, однако, упускают из виду тот факт, что сам Гуссерль настоятельно рекомендует естественным наукам «отделить границы догматического исследования от критических постановок вопроса» и «не останавливаться в своих изысканиях из-за гносеологических предрассудков, о правильности и неправильности которых должна судить философия, равно как и неоднократно приведенное Гуссерлем разъяснение, что «чистая феноменология не есть психология», «что не случайные разграничения областей и терминологии, а принципиальные причины исключают возможность отнести к ней психологию»; что, наконец, психология есть опытная наука, наука о фактах, реальностях, тогда как феноменология стремится установить «не какие-либо факты», а исключительное познание сущности.